Первые после Бога

Врач-реаниматолог Владимир Овсянников - о профессии, спорте и Боге

- Мы приходим, когда человеку плохо, когда он без сознания, и передаём больных в другое отделение, когда они ещё не совсем пришли в себя. Поэтому пациенты очень редко знают нас в лицо и не здороваются на улицах, - рассказывали мне в отделении анестезиологии и реанимации. Несправедливость эту стоит исправить, тем более повод серьёзный, юбилейный. 12 октября врачу-анестезиологу-реаниматологу Владимиру Овсянникову исполняется 70 лет. Уже почти полвека он работает в Чернушинской районной больнице. Несмотря на загруженность и плотный график, он согласился немного рассказать о себе и своей работе.

- Владимир Владимирович, говорят, в реанимацию идут самые отчаянные. Это действительно так? Почему вы выбрали эту специальность? Вы отчаянный?

- Отчаянный? (смеется) Может быть. Меня ещё в институте прозвали «боксёр». Это после того, как «на картошке» на нас, студентов, местные деревенские напали. Думали, мы городские слабаки, а мы не сдались.

А если серьёзно, мне ещё в школе учителя говорили: «Володя, тебе или в пед, или в мед: или людей учить, или людей спасать». Выбрал мед, поступил с первого раза. На 6 курсе у нас был очень хороший преподаватель-терапевт Нина Климова. И я, глядя на неё, выбрал терапию. Проработал несколько лет по этой специальности, а потом ушёл в отделение Котлова. Было это в 1983 году. Знал, что работать здесь трудно, но трудности меня не пугали. Видимо, да, отчаянный.

- А что самое трудное, самое тяжёлое в Вашей работе?

- Самое тяжёлое - это умирать вместе с пациентом. Каждый раз, когда больные теряют жизнь, мы теряем кусочек своей души, своего здоровья. Может быть, я пафосно говорю, но это так. Но зато когда удаётся помочь человеку, не допустить к нему смерть, это неописуемо. Это огромное удовлетворение от работы.

- Насколько успех лечения, выживаемость зависит от врача, и насколько - от пациента? Бывали ли случаи, что выкарабкивались безнадёжные?

- Многое бывало. Мы, врачи, делаем всё, что умеем, всё, что в силах, но решает только он. (глазами показывает вверх)

- Вы верите в Бога?

- Верю. В храм не хожу, но верю внутри себя. У нас, бывает, и священник приходит в отделение по просьбе родственников. Отпускает грехи. Уходит. И пациент сразу умирает. Это не совпадение. Это факт.

- А родственников пускаете к больным?

- По закону мы обязаны пускать, но только если позволяют условия. Ведь медсёстры почти постоянно в палате, всё время какие-то манипуляции производятся. И посторонний человек может помешать. Если же всё спокойно, то, конечно, пускаем. Особенно мам к детям.

- Если больной безнадёжен, вы сообщаете об этом ему или его близким?

- Родственникам, бывает, говорим: «Шансов крайне мало». Но это очень редко. Больным никогда не говорим - надо ведь быть не только врачом, но и человеком. А вообще, прогнозы в медицине - дело неблагодарное. И мы всегда избегаем их давать. Бывает, скажешь, что больному лучше, а у него через полчаса ухудшение. Так что, пока пациент в реанимации, он считается тяжёлым. Это правило.

- Существует ли профессиональное выгорание? Или это миф?

- Я много поколений врачей повидал. Все мы земные люди, и синдром выгорания никто не отменял. Но главное, чтобы сохранялось желание помогать людям и способность сочувствовать. Я больше всего боюсь, чтобы работа не стала рутиной, к которой относишься равнодушно, боюсь допустить халатность.

- Как вы с этим справляетесь? Где, в чём черпаете силы?

- Я с детства много занимался спортом - баскетболом, боксом. Всю жизнь делал утренние пробежки по 4-5 километров, сейчас вот перестал и всё мечтаю возобновить. Ещё пять лет подряд 9 мая я бегал марафон. У друга «Запорожец» был, мы на нём отмеряли расстояние на трассе - 42 километра. И я их пробегал. В честь Дня Победы.

- Вы патриот?

- Да. Только бряцанье оружием не люблю. Свою любовь к родине надо делом доказывать. Работой. Общественной деятельностью.

- Ну у врачей на общественную деятельность времени точно нет...

- Не сказал бы. В 1989 году меня, правда, против моей воли, выдвинули в районный Совет депутатов. Я возглавлял комиссию по здравоохранению и экологии. Хвастаться не буду, но считаю, что два года не зря прошли, многое удалось сделать. Правда, и распустили нас раньше, в 1991-м году, в связи с  событиями в Москве.

- Какой случай из практики запомнился больше всего?

- У меня на руках умер Мель. Он поступил вечером, вернее его привела заместитель по музыкальной школе, прямо с работы, он до последнего терпел. Леонид Леонгардович присел на стул, а мы с ней отошли и начали шептаться. И, как сейчас помню, он нам говорит: «Не шепчитесь, я вас прекрасно слышу!». Слух-то у человека был исключительный. Утром он умер. У него был обширный многоочаговый инфаркт, и на тот момент у нас не было возможностей, не было аппаратуры, чтобы помочь ему.

- Сейчас многое изменилось в отделении?

- Конечно. Когда мы начинали, оборудования толком не было. Помню, аппарат ЭКГ появился - это был просто «последний писк». Я в своё время увлекался кардиологией, и прошёл стажировку для работы на кардиографе. Нас всего трое во всей больнице умели с ним обращаться. Потом точно таким же чудом казалась УЗИ-диагностика. Сейчас томограф будет - тоже чудо.

Препараты новые появляются. Но вот гепарин, например, как использовали, так и используют широко. У нас в Чернушке его первым внедрил я. Узнал об этом препарате из монографий Евгения Чазова (это был главный кардиолог в СССР).  Когда отделение реанимации только открылось, мы внедряли и много новых методов: эпидуральную, спинальную анестезию, блокады.

- Местная анестезия - это более щадящий вариант?

- Да. Есть у нас такое понятие - выбор метода обезболивания. Здесь нужно учитывать всё и понимать, что абсолютно безвредных процедур, процедур без риска у нас нет. Это реанимация. Та же эпидуральная анестезия в родах может дать осложнения и роженице, и плоду. Нужно взвешивать риски. Но дочери своей я это обезболивание сделал. Внучке нынче 14 лет исполнилось.

- А есть что-то, что вам не нравится в современной медицине?

- Сейчас на всё нужна «бумага». Сначала от больного нужно согласие, чтобы его привезти, потом - на любое вмешательство. А наши пациенты, как правило, без сознания, и счёт идёт на секунды. Если больной сам письменное согласие дать не может, нужно решение комиссии - подписи трёх врачей. Вот этот формализм жизнь нам усложняет, конечно.

- Спустя почти полвека работы Вы, наверное, диагноз можете с «закрытыми глазами» поставить?

- У нас как нигде действует поговорка «Век живи, век учись». Бывает, правильно определишь сходу, а бывают абсолютно неожиданные случаи.

- Чему Вы хотели бы ещё научиться?

- Слабое моё место - компьютер, но осваиваю потихоньку. Учусь у молодых.  Ну и новые методики лечения постоянно появляются. Когда-то Дмитрий Геннадьевич Старцев уговорил меня не уходить на пенсию, так как специалистов не хватало. Сейчас я этому очень рад и сам не хочу «на отдых». Здесь, в этом отделении, вся моя жизнь. Я больше ничего не умею - только быть врачом.